Моя первая встреча с самовоспоминанием
В моем случае столкновение с идеей самовоспоминания было похоже на неожиданную встречу со старым другом, с которым вы потеряли связь на десятилетия…
В моем случае столкновение с идеей самовоспоминания было похоже на неожиданную встречу со старым другом, с которым вы потеряли связь на десятилетия, которого сначала едва узнали, но благодаря какой-то отличительной манере — ухмылке, жесту, взмаху волос — вдруг безошибочно вспомнили этого человека.
Я содрогаюсь при мысли о том, что этой случайной встречи могло и не быть. Долгое время я искал смысл жизни. Я не мог найти в себе ничего достойного похвалы, и хотя я считал себя умным, это был бесполезный вид умничанья, всегда ориентированный на остроумие и самовосхваление. Странным было, что я мог видеть это, но не мог ничего изменить, и эта неудовлетворенность питала мой поиск. Я мог вообразить, что буду вести себя по-другому, но не мог предпринять никаких практических шагов, чтобы сделать что-то для этого. Может быть, в человеке есть нечто большее, чем способность к неэффективной саморефлексии? Я решил выяснить это.
Я обшарил книжные магазины и библиотеки в поисках литературы по психологии и философии. Мысль о том, что до меня подобные поиски вели другие, сама по себе была некоторым утешением, хотя ни один из них, похоже, так и не нашел ничего существенного. Некоторые приравнивали человеческий потенциал к физической дисциплине: упражнениям йоги, строгим диетам, дыхательным техникам и тому подобному. Следуя их рекомендациям, я действительно улучшил свое физическое состояние, но это было не то, чего я добивался. Я оставался все тем же эгоистичным, высокомерным и остроумным дураком, с еще большим запасом энергии для осуществления своих глупостей. Другие же считали перспективу «поиска» бесполезным интеллектуальным занятием. Мол, наше человеческое предназначение — испытывать любовь, сочувствие и доброту — эмоции, которые полностью исключают необходимость «искать». В принципе, я мог согласиться с этим, но мог только притворяться, что живу в соответствии с этими благородными чувствами, и сильно подозревал, что те, кто их отстаивает, не всегда практикуют то, что проповедуют. Как я ни старался, я не мог заставить себя прикрыть свои глубоко укоренившиеся слабости неискренней улыбкой или имитацией сочувствия. Другие исследователи направляли поиск смысла в русло философских дебатов и споров. Чем сложнее были их теории, тем труднее было их применить. Даже если путем сильных умственных усилий мне удавалось постичь некоторые из их рассуждений, я оставался неизменным; тем же самовлюбленным, остроумным дураком, каким был всегда. И поэтому рассказы, которые я читал, казались мне мемуарами искателей, которые, по моему мнению, сбились с пути и скомпрометировали себя, как рыцари, чьи скелеты теперь выстилают путь к Святому Граалю, в существовании которого я начинал сомневаться.
Может быть, истина не может быть найдена в книгах? Может быть, мне следует отправиться в дальние страны в поисках учителей или тайных братств? Но куда мне отправиться, и что, если эти попытки также приведут в тупик? Часы, потраченные на бесплодное чтение, будут ничто по сравнению с неделями, месяцами и годами, которые я проведу в бесплодных путешествиях.
Тем временем дверь возможностей, казалось, закрывалась. Я чувствовал, что не могу продолжать этот поиск бесконечно, тем более что он давил на меня реальностью моих собственных слабостей. Чем больше советов я получал, тем больше убеждался в том, что не смогу им следовать, и в таком случае, что же я, собственно, искал? Даже если бы я натолкнулся на некую истину, некую надежную формулу для актуализации скрытого потенциала в человеке, не был ли я слишком рассеян, слишком непоследователен и слишком ленив, чтобы применить это на практике? Не был ли мой поиск, таким образом, просто бегством от признания своего фундаментального бессилия?
Неужели я был неисправим?
«Прочти это», — сказал мне однажды знакомый, положив книгу на мой стол. «Это не для всех, но некоторых это стало последним прибежищем».
Книга пролежала нетронутой некоторое время, прежде чем я решился открыть ее, и когда я это сделал, она показалась мне увлекательной. Автор сразу переходил к делу. Он призывал к самонаблюдению как естественному средству от самовозвеличивания. Мое тщеславие поспешило отмахнуться от этого, убежденное в том, что я уже достаточно хорошо знаю себя. Тем не менее, в представленном в книге учении содержались очень конкретные инструкции о том, что именно нужно наблюдать. Читателю давалась карта. Для меня это было в некотором роде ново, и я счел эту идею достойной уважения, хотя она все равно не решала фундаментальной проблемы моей непоследовательности. Я не испытывал недостатка в хороших инструкциях, мне не хватало умения их применять. Мне срочно требовался инструмент для перемен, мантра, которая избавила бы меня от чувства бессилия, ручка, с помощью которой можно было бы крепко ухватить мою лень и повернуть ее вспять.
Как раз в тот момент, когда пламя моего интереса начало меркнуть, книга сделала неожиданный поворот. Как бы забирая свои слова назад, автор прямо заявлял, что если попытаться следовать этой карте, то окажется, что это невозможно. Это прозвучало правдиво и до боли знакомо — и несколько необычно для автора, аннулирующего ценность всего, что он до сих пор излагал. Мое любопытство вновь разгорелось. «Однако, — продолжил он, — пытаясь наблюдать за собой, мы натыкаемся на важный факт: как правило, мы себя не помним«.
Меня охватило мощное чувство узнавания, и я захлопнул книгу.
Слово самовоспоминание взорвалось в моем сознании, вызвав дрожь по позвоночнику и наполнив мои глаза слезами. Это и есть то самое недостающее звено. Если бы я мог осознавать себя — так ярко, как осознавал сейчас, — то смог бы в режиме реального времени отлавливать свою лень, непоследовательность и остроумие и что-то с ними делать. Это была та самая ручка, которую я так отчаянно искал.
Шок был не только от глубины идеи, которую я только что прочитал глазами, но и от узнавания ее. Слышал ли я это раньше? Конечно, нет, иначе я бы уже начал практиковаться в этом. Но почему эта концепция была мне так знакома? И как я смог безошибочно распознать ее безоговорочную ценность? Ничто в моем прошлом не могло объяснить этого факта. Вне всяких сомнений, вне всяких рациональных объяснений, я остро осознавал, что это означало конец моих поисков.
И что я только что пережил чудо.