Это учение не может оставаться в пределах класса, также как нельзя освоить земледелие, не выходя в поле. Применение его на практике сопровождается проверками, которые становятся частью нашего понимания. А когда несколько практикующих работают вместе, их совместный опыт и наблюдения открывают измерение, отсутствующее у тех, кто работает в одиночку. Целое становится больше, чем сумма его частей.
Однажды в Шанхае я приехал в гости к человеку, которого я знал с самого начала моего участия в этой работе. Наша встреча было радостной. Мы вспоминали те ранние дни, когда мы блуждали в потемках, спорили и дискутировали, пытаясь структурировать многочисленные идеи, которые нам давали, и найти им практическое применение. Мы смотрели на себя со стороны и смеялись, как смеются над огромными пугающими препятствиями, которые со временем превращаются в нечто маленькое и вполне преодолимое. Однако после нескольких бокалов вина тон моей хозяйки изменился. Она начала критиковать круг практикующих, которые в то время жили вместе с ней в Шанхае.
“Они несерьезно относятся к этой работе», — жаловалась она. «Для них это просто клуб по интересам. Они ленивы, эгоцентричны и необщительны. Пытаешься организовать какое-нибудь мероприятие — никто не откликается, никто не приходит.”
Я был ошеломлен. Такая резкая критика была не только неожиданной, но и проблематичной. Несомненно, разногласия и различия во взглядах между практикующими были обычным делом, но их лучше выражать с большей осторожностью и осмотрительностью; осторожность нужна для того, чтобы учитывать возможность субъективности своих наблюдений, а осмотрительность — для того, чтобы критикуемые могли увидеть свои недостатки и потенциально измениться. Но в комментариях моей знакомой было нечто большее, чем пренебрежение этикетом. Десятью годами ранее я слышал, как она высказывала точно такие же претензии, но адресованные совершенно другой группе людей. Они тоже были «несерьезными, непоследовательными и недостаточно целеустремленными». Тогда, будучи новичком в этой работе, я наивно принял ее жалобы за чистую монету. Я считал, что у нее более высокие стандарты, чем у остальных, — стандарты, которым мы не соответствовали. И вот спустя десятилетие она оказалась здесь, за тысячи миль, и попала в точно такие же обстоятельства.
“Ты думаешь, я просто жалуюсь», — сказала она, заметив мою удивленную реакцию. «Но как еще можно оправдать их несерьезность и слабое участие?”
Бодхисаттва Авалоктэсвара | династия Суй, 581 г. н. э. — 618 г. н. э.
Я подумал о том, почему мы с женой приехали в Шанхай. В императорском Китае буддийское искусство достигло необычайных высот. Некоторые скульптуры Бодхисаттв династий Ци и Суй, которые мы видели во время нашего визита, выглядели настолько живыми, что, казалось, дышали, когда мы стояли перед ними. Буддизм, завезенный из Индии, во многих отношениях превзошел страну своего происхождения, оказавшись в Китае. Китайские художники научились превращать грубый, твердый камень в легкое и живое произведение искусства.
“Я подумал, что Бодхисаттвы, которых мы видели здесь, в Шанхае, не родились мудрецами», — наконец ответил я.
“Что ты имеешь в виду?”
Я пересказал историю об основателе буддизма, принце Сиддхартхе, которого отец с рождения заключил во дворец, окружил его роскошью, занял образованием, в надежде, что он никогда не столкнется со страданием и не будет задаваться вопросом о смысле жизни.
“Представь себе всю сложность положения Сиддхартхи», — сказал я. «Первые тридцать лет своей жизни он растет в замкнутой искусственной среде. По сути, он заключен в тюрьму, но не знает об этом. Для него существует только его собственное восприятие всего. Дворец, по которому он ходит каждый день, общение с придворными, книги, которые он читает, — все это искаженное представление о реальности. Как он сможет увидеть истину, если никто не откроет ее ему?”
В легенде Сиддхартха представляется несчастной жертвой деспотичного отца. Но каждый, кто серьезно занимается внутренним земледелием, вскоре обнаруживает универсальность этой аналогии. Мы видим мир не таким, какой он есть, а таким, какие мы есть. И поскольку мы берем себя с собой, куда бы мы ни пошли, наша искаженная интерпретация мира всегда с нами.
“Может быть, именно поэтому ты оказалось в той же ситуацию, что и десять лет назад?» — спросил я.
Побег из любой тюрьмы — сложная и рискованная затея. Но пока мы не ударимся головой о решетку, мы даже не осознаем, что мы находимся в заточении. Поэтому несогласия между практикующими в этой работе неизбежны. Боль, которую наша критика может причинить нашим друзьям, — это тот самый «синяк», который открывает для них новые возможности. Я призвал свою знакомую принять мои слова близко к сердцу. Я был всего лишь проезжим путешественником, благодарным за ее гостеприимство. Кроме того (пошутил я), не возвращаю ли я ей услугу, которую она много раз оказывала мне в те дни становления, когда она была со мной так же непреклонна, как и со всеми остальными?